Обратная связь

Р О М М - С О Ю З
Литературный сайт
Эллы Титовой-Ромм (Майки) и Михаила Ромма
Сан-Диего, США

Герой

(поэма)

 

Часть 1. Сергеев

 
Когда он родился, то папа и мама
Придумали имя - откуда, незнамо,
Оно стало первым из первых трофеев,
Негромкое имя - Володя Сергеев.
 
Дедуля за это откушал рюмашку,
И выдали в ЗАГСе ребёнку бумажку:
Фио, день рожденья, кто мама, кто папа
И национальность их – без гандикапа1.
 
Родители русские, значит, и я ведь!
Всё ладно и чинно, и нечего править,
Но был этикет исключительно светский:
Народ мы единый, иначе - советский.
 
Он в школе учил про фашистских злодеев,
Читал по программе: Некрасов, Фадеев...
И каждая шкода дворовая знала
Аккорды и текст «Интернационала».
 
Легко быть Володе советским рабочим,
Советским учёным, и прочим, и прочим...
И в «ящики» брали его на работу,
Хотя не давали особую льготу.
 
Вполне уважали его в коллективе
И не был у органов он в объективе,
Нет, нет, не судим, не нацмен и не гомик,
Он средний, и не великан, и не гномик.
 
Но что-то однажды случилось, сломалось –
Казалось бы, самая-самая малость:
Ну, гласность у нас, ну, ослабла цензура,
Ну, пишет в журнальчиках всякая дура,
А всякий дурак открывает архивы
(Безумцы от власти, увы, торопливы!),
И вот уже всё, что усвоил ты с детства, –
Враньё и «советской эпохи наследство».
Подумаешь, врали! Соврать подешёвке –
Как выпить в былые года газировки,
Враньё – это воля, а воля – как хлеб нам,
Грехи мы замолим воскресным молебном!
 
Владимир Сергеев скучает на даче.
Он смотрит комедию «Старые клячи»,
И хочется, хочется очень - смеяться
С весёлостью Гурченко, Гафта и Карцева.
 
Однако сегодня ему не до смеха,
В душе его пусто, как будто прореха
Открылась в душе, и течёт в атмосферу
Всё то, что вчера принимал он на веру.
 
А что же осталось? Поллитра в бутыли,
Река без мазута (завод-то закрыли!),
Берёзы, грибы и собаки бродячие...
Деревни - погостами, старые клячи.
 
«Советского больше не будет народа,
Но русские есть? Я же русского рода!
Вот дом мой, вот лес, вот река и дубрава,
Да, хоть бы и эта в бутыли отрава!
 
Ещё есть поля и поля без предела,
От Чёрного моря до Белого, тело
России протяжно, и нет его краше,
Чужого не надо, а наше – не ваше».
 
Владимир Сергеев – поэт и мечтатель,
Он дачник воскресный, а так – обитатель
Отдельной квартиры (да, нет, не в Рублёво –
В железобетонных тисках Бирюлёво).
 
Сергеев не чувствует смысла в свободе,
Сегодня державу так жалко Володе,
Что хочется в прошлом узреть её силу,
Тоска по России – елей русофилу.
 
В царя он не верит, а в Бога - немножко
(Бог весть, где петляет Христова дорожка!),
Он в русского духа желал бы поверить,
Да где там и что – не познать, не измерить.
 
Он верит однако, что можно зарыться,
Представить, что дом его – та же гробница,
Представить, что дача и лес подмосковный –
Последняя келья, ведь он не виновный,
 
Что выйдя из дома, ему не до смеха,
Что всякий народец сюда понаехал,
Что там, за межой своего огорода,
Так хочется быть ему частью народа.
 
Его убеждали писатели в святцах:
«Живи не по лжи!» - «А пошли бы вы, братцы,
Мы голую правду вживлять не просили
В сердечко хрустальное прежней России!
 
Зачем эта правда? Мы жили не плохо,
А нынче, как видно, не наша эпоха».
Всё! Вечная память по этой планете!
Владимир Сергеев живёт в интернете,
Не ходит на службу, а страстно рифмует,
Страну к эмигрантам и прочим ревнует,
То внуков понянчит, то примет на грудь он –
Так время проходит - от буден до буден.
 
По праздникам ходит молиться с супругой,
Но веры в нём нет, так что ходит с натугой,
Надежду в потёмках он ищет с огнём,
Остались – любовь, да и ненависть в нём.
 

Часть 2. Сергеич

 
Зима. Занавешены окна квартиры
Морозным узором. Снежинки-задиры
Всё липнут и липнут, в оконную раму
Вживляя рисунок, объём, голограмму.
 
Сегодня снежок за окном, минус десять,
Легко на окошке узоры кудесить,
А завтра начнутся такие морозы,
Что даже деревья замучат артрозы,
Закончится вьюга-пурга-баламутка,
И будут деревья похрустывать жутко,
И выйдут невидимые лесорубы,
Сгибая деревья под тяжестью шубы.
Так будет неделю, другую, а дальше
Какая вожжа да под хвост генеральше-
Природе заедет? Всё переиначит,
Зальётся капелью и вновь озадачит –
Актриса она, за репризой реприза,
В ней кроха разумности, уйма каприза.
«Сними-ка пальто... Нет, надень-ка обратно» –
Меняет лицо она тысячекратно.
Владимир Сергеев не любит контраста,
Не нравится это герою, и баста!
Он хвастает «русским морозцем», а вскоре:
«Проклятая слякоть, как видно, в фаворе!»
 
Сидит в интернете он до полвторого,
Идёт в поэтический клуб Бирюлёво,
Любимую внучку забрав из детсада,
А клуб называется кратко: «У МКАДа».
 
В ЛИТО он давно завсегдатай и дока,
К стихам подбирается с каждого бока,
Но трижды критичнее тексты читали
Сергеева-критика лишь в виртуале
Под ником Сергеич: наденет доспехи
Глобальной сети, оглашает «огрехи» –
Любя: поначалу сурово «наехав»,
Потом снисходя: «Что поэт без огрехов?!»
 
Сергеич был критиком в авторитете,
Судил по понятиям: «Малые дети,
Вот-блин, стихотворцы, нужны им пелёнки,
Они мне почти как родные ребёнки»!
 
Рунет полюбил он за острое жало,
И только латиница чуть раздражала:
«Эй, вы, мягкотелые, то есть моллюски,
Пишите кириллицей, если по-русски»!
 
Сергеич и прям, и резонно практичен,
И круг интересов его ограничен:
«Вот я не шакалю по вражьим болотам!» –
И он называл это «быть патриотом».
 
Рунет забывая порой на денёчек,
Сергеич ходил прогуляться в лесочек,
В тенистую глубь тополиной аллеи –
Гулял, чтоб суставы его не болели.
 
Вот так и сегодня, был день подходящий
Для пешей прогулки, неспешной, щадящей,
Герой наш цветёт от весеннего хмеля,
И пахнет землёй на исходе апреля.
 
Гуляет беспечно он по перелеску
И вдруг получает одну эсэмэску,
Текст: «Я уезжаю, контракт на три года», –
И вся недолга, и отсутствует кода.
 
О боже! Как гром среди ясного неба!
«Всё сказано, папа, детали не треба,
Ведь есть социальные сети, а значит
Мы рядом всегда...» Тут Сергеич заплачет.
 
Не будет он внучку встречать из детсада...
Нестройные мысли, и в сердце досада.
Простой эсэмэской отец огорошен:
«Я, может, отцом был не очень хорошим»?
 
Сергеич, ваш сын – не птенец желторотый,
В Германию едет он лишь за работой,
Он ценный работник, их ждут под Берлином,
И станет поездка служебным трамплином!
 
Покоя не будет душе-самоедке!
«Простите, у вас не найдётся таблетки?
Я вышел... я, кажется, без валидола»...
И день безмятежный сирена вспорола.
 

Часть 3. Перемены

 
Что май для Москвы? Это липы, сирени -
Местами, но в стойком бензинном рефрене;
Что май? - это дачи, сады, огороды,
Субботняя жажда воскресшей природы,
Невинно в осенние дни убиенной...
По старой привычке, аж послевоенной,
Доныне бывает, копаемся в грядках...
В деревню стремимся на старых "девятках",
На новеньких "Ладах" и на электричке,
По старой, аж послевоенной привычке.
Здесь Форд, и Рено, и Хундаи, и Кио,
Но в лидерах всё-таки русское трио:
И Лада "Приора", и Лада "Калина",
И Лада "Самара" - жрецы газолина.
Мы жжём газолин, ибо ехать же надо,
Но быстрые гонки - обычно бравада,
Никчёмная видимость перемещенья
И пустопорожнее коловращенье.
 
(Бывают усталые люди, которым
Наскучило двигаться поездом скорым,
Им хочется дома лежать на диване
И думать о вечном в блаженной нирване.
Их мудрый покой - угасание жизни.
Презрение к пошлости и дешевизне,
Налёт ностальгии в дому обветшалом -
Всё это знакомо седым аксакалам.
Счатливчики те, кто скончаются дома,
Однажды упав у дверного проёма,
От старости, также как персы и греки,
Бразды передав Ватикану и Мекке.
Несчастен коня заморивший в болоте
И лиру отдавший за шёлк в переплёте,
Кто время растратил в пустом эпатаже,
Не зная, о чём ностальгировать даже,
Не зная, насколько судьба скоротечна,
А всякое топливо – небесконечно.)
 
Сергеев в больнице. Теперь он в порядке,
Прошла напряжённость, и дело - к разрядке,
И денно, и нощно с ним время проводят
То сын, то жена. Всё нормально, Володя!
 
Четвёртого мая домой домоседу,
И внучка приехала с бабушкой к деду –
Домой! Приутихла болезнь-баламутка...
 
А как же та вряд ли уместная шутка
Про чёртов германский контракт на три года?
Так шутит, пожалуй, последняя шкода!
 
Не шутка, Володя, отъезд состоится,
Хотя отодвинула сроки больница
Теперь уж на раннюю осень, а летом
Каникулы в городе их перегретом.
 
Отъезд состоится. Владимир Сергеев
Смирился, надежду на чудо рассеяв,
И с новыми силами, с новою ролью
Он вышел в эфир интернета – с любовью!
 
Теперь ему все эмигранты, как дети,
Чужбина – эрзац, позолоченной клети
Подобие жалкое, с этой удавкой
Сиди и на Родину вовсе не гавкай.
 
Любовь и строга, но ведь и справедлива!
Бывает, с бутылочкой клинского пива
Писатель Сергеич засядет за дело –
Пародии пишет весьма оголтело,
В стихах о берёзках стоит на котурнах
И скалится в конкурсах литературных.
Он критик, знаток поэтических правил,
Возможно, и ваши стихи он подправил.
 
Знавал я поэта большого полёта
По имени Старцев. Ловила тенёта
Его в океане словесности рыбу
Любого размера и вкуса. На дыбу
Сергеич любил поднимать горемыку,
Его находя по зловредному нику.
Но к пытке телесной приученный с детства,
Поэт-мазохист не чурался соседства,
В ответ огрызался он харизматично,
И схватка титанов текла романтично,
Играла их сталь и задорно, и звонко...
 
Сергеич врага полюбил, как ребёнка,
Учил его жизни и лучшим манерам,
Потом обзывал революционером.
 
Так жизнь продолжалась в Рунете. А дома –
Неделя к неделе, без молний и грома,
Почти уже старость, зануда-текучка.
В Германии сын, и любимая внучка
В немецкую школу пошла в эту осень,
Ей семь, а Володе... об этом не спросим.
Он вовсе не против сыновней карьеры,
Звонит он: “Приветствую, легионеры!”
 

Часть 4. Стансы

 
Ноябрь не люблю я, он тленью подобен,
Земля не укрыта одеждой сугробин,
Деревья раздетые, будто бы в морге,
Промозглая слякоть. Никто не в восторге.
Вот он на подходе, зимы знаменосец,
Прольётся дождём, и ударит морозец,
Асфальт у подъезда - ледышки, ловушки,
Там падают дети, но хуже - старушки,
И если упал ты - проклятая старость! –
Молись, чтобы только бедро не сломалось.
 
Прости мне, читатель, унылые мысли!
Сегодня они как-то сами провисли
Ноябрьским туманом, да будь он неладен!
Надеюсь, читатель, что я не в накладе,
Что ты интерес проявляешь к герою.
Володе Сергееву памятник строю!
Строфа – это камень прочнее цемента,
Достоин любой человек монумента,
А наша задача - поведать о важном
Под маской как будто бы «маленьких» граждан,
Не архивеликих, не суперзлодеев,
А просто таких, как Владимир Сергеев.
 
Он где-то пропал, но не будем же строги!
Жена поскользнулась на скользкой дороге,
Попала в больницу, и он ей сиделкой
То с фруктом и супом, то с тёплою грелкой.
Его выгоняют, конечно, под вечер,
Но больше занять себя как бы и нечем -
Что он без супруги? С ней жизнь пролетела...
Банальные строки, но в том-то и дело:
Есть общие фразы, а есть и нюансы,
Которым мои посвящаются стансы.
 
Она умерла после завтрака, тихо,
Никто не заметил. Явилась врачиха,
Больных обходила (их восемь в палате),
И видит: старуха скончалась в кровати.
Он долго рыдал, он стал малым ребёнком
И много доставил хлопот медсестрёнкам,
Пока издалú под завесу недели
И внучка, и сын, и сноха подоспели.
Потом отпевали, потом погребали,
Потом поминали, когда закопали,
А после - на темени женщины каждой
Ему всё мерещился венчик бумажный.
 
Не знаю я имени, прозвища, ника,
Прощай, незнакомка! Нет, ты не безлика,
Пусть дети разделят с Сергеевым горесть,
Но ты заслужила отдельную повесть.
 
С утра - на работу, а после - за хлебом,
Кефиром, и - в очередь за ширпотребом,
Вечернее время - на кухню и стирку,
Уборку, и так - день за днём под копирку,
На дачу, в театр и в кино, на турбазу,
Жалела собаку, себя же - ни разу.
Ходила по свету походкой не шаткой,
Была безотказной рабочей лошадкой,
Поэт мог стихи сочинять в полудрёме,
А ты – жизнелюбка, всегда на подъёме.
Ты – жизнь! Ты прошла, и осталось поэту
В окошке хвостатую видеть комету.
 

Часть 5. Овощ

 
Прошло сорок дней, а потом снова сорок.
Февраль шёл по руслу своих поговорок:
Морозом не брал, но силён был метелью,
Богатый сугробами, бедный капелью.
Февраль – это лыжный сезон в лесопарке
И белое поле почти без помарки,
На каждый денёк выпадает примета, –
Да что там, зачем горожанину это?!
Нехватка запасов нам не угрожает,
И думать не станем мы об урожае
Грядущего года: капель на Макария2 -
Предвестница ранней весны для агрария,
А мы на природу глядим без тревоги,
Ну, разве что с мыслью о скользкой дороге.
 
Владимир Сергеев тоскует, но вскоре
Поедет он к сыну. Сиденье в затворе –
Последнее дело, и сын приглашает,
Ведь дома, один, человек обветшает.
 
Поехать на месяц? Пожалуй! И верно:
Взглянуть, чем германская кормит таверна,
Какие дороги, развязки и плацы...
Да, всё это... С внучкой ему б повидаться!
 
Вот, он покупает билет до Берлина,
В азарте, с приливами адреналина,
Он вещи собрал (да, какие там вещи!)
А мысли его то легки, то зловещи.
 
То думает: «Там ведь любимая внучка!»
А то: «На хрена мне нужна эта взбучка?!
Сидел бы, старик, и писал, как и прежде,
Мне проще быть дома, в домашней одежде.
До лета недолго, приедут и сами»...
Но вот, на вокзале стоит под часами.
 
В Берлине встречают, везут автобаном
(Он слышал, когда ещё был мальчуганом,
Отцовский рассказ про немецкие трассы...)
Таксист и сноха говорят «вас-ист-дасы»,
Не правда ли, странно, навроде фантома?..
Ну, всё, слава богу, Лихтемберг3, мы дома.
 
Бутылка вина, оливье и закуски,
Початая водка, всё чисто по-русски:
Капуста, селёдка, салат, помидоры –
Привычки приносим с собой мы в оффшоры.
 
Сидели они допоздна, вспоминали,
Какие команды играли в финале
Ушедшего года, кому подфартили,
Послушали Вайкуле - про Пикадилли,
Проехались по политическим слухам
И мать поминали: «Пусть будет ей пухом»...
 
Неважно, о чём говорить, но по сути
Сердца мы латаем в семейном уюте,
И дети мудрее отцов, если немы
При каждом броске в неприятные темы.
 
Владимир Сергеев устал от полёта,
Пора отдохнуть. «Кстати, завтра суббота,
Семья будет дома. Продолжим, сыночек,
Айда в зоопарк, ибо внучка так хочет»!
 
Он лёг. Стало тихо, темно, одиноко,
Устал. Как всё это Володе далёко!
«Несёт нас по свету, таких дуралеев...» –
Подумал и в сон окунулся Сергеев.
 
Он спал. Ему снилось прошедшее что-то:
Жена, Бирюлёво, а после работа,
А после приснилась Володе комета,
Тоннель полутёмный и проблески света.
 
С утра к нему внучка пришла спозаранку.
Но что это с дедом? Глаза наизнанку!
Она закричала, сбежались на крики.
Что с дедом случилось? Инфаркта улики?
 
Примчалась немецкая «скорая помощь»,
Владимир лежит - человек или овощ?
Его откачали, и сердце забилось,
Но что-то к нему так и не возвратилось:
 
Глаза приоткроет и смотрит в пространство,
И взгляд не меняется, в нём постоянство,
Как будто теперь позабыл он тревоги,
Как будто он речь оборвал на полслоге,
А щёки провисли – ой, не молодецки,
И только улыбка наивна по-детски.
Пора перейти нам к последней странице.
Владимир в палате, в немецкой больнице,
Подключены трубки, приборы к больному,
Живёт его тело, живёт по-иному,
Глаза неотрывны от стенки с часами...
Живёт ли? Об этом судите вы сами.
 
Владимир Сергеев остался в Берлине,
Обратно в Москву нет дороги отныне.
Не я его сын, не за мною решенье,
Что делать: смириться ли, ждать улучшенья?
 
Вам грустно, читатель? Такие коврижки!
На автора что же навешивать шишки?!
Герой наш достоин был целой поэмы.
Ребёнок ушедшей советской системы,
Увы, сирота он, и русского духа
Он вечный искатель. Как поиски? Глухо!
 
Но главное - поиск! Покуда мы ищем,
Покуда скорбим над родным пепелищем,
Движение будет, и жизнь бесконечна.
Спасибо, читатель, спасибо сердечно,
Что в племени вы родились книгочеев.
 
Прощайте, читатель! Прощайте, Сергеев!
 
19 - 29 апреля 2012 года
 
1Гандикап (мед.) — медицинский, психологический термин. Гандикап представляет собой состояние, при котором сочетание физических, умственных, психологических и/или социальных качеств или процессов затрудняет приспособление человека, не позволяя ему достичь оптимального уровня развития и функционирования.
 
2Макарьев день – 1 февраля; по народной примете, капель в этот день – к ранней весне.
 
3Лихтемберг – район Берлина, где селятся, в частности, русские эмигранты.
 

Последние обновления

создание сайта