Ситуация

(рассказ)

- Когда Пьер вошёл в комнату, Жаклин была мертва.
- Жаклин была его жена?
- Нет.
- Подруга?
- Да.
- Он испугался, когда увидел её мёртвой?
- Да.
- Он пробовал её реанимировать?
- Да.
- Но безуспешно?
- Да.
- И он расстроился?
- Да.
- Значит, Пьер не убивал Жаклин?
- …
- Он её убил?
- Да.
- Но когда вошёл в комнату и увидел её мёртвой, то испугался и расстроился?
- Да.
- Он удивился?
- Да.
- То есть, Пьер не знал, что убил Жаклин, не так ли?
- Да.
- Он совершил убийство в состоянии аффекта?
- Нет.
- Он совершил убийство, будучи пьян или во сне?
- Нет.
- Он убил её чужими руками?
- Нет.
- То есть, он убил её сам, своими руками?
- Да.
- И не знал, что убивает, и не был пьян, во сне или в состоянии аффекта?
- Да.
- Что-то мы тут запутались. Попробуем зайти с другой стороны. У Пьера были мотивы убить свою подругу?
- Нет.
- Но он всё-таки убил её, находясь в полном здравии и не будучи под воздействием наркотических или иных препаратов?
- Да.
- Убил её без мотива… Он убил случайно?
- Нет.
- Преднамеренно?
- Нет.
- Так не бывает!
- …
- Хорошо, в тот момент, когда Пьер убивал Жаклин, он знал, что убивает её?
- Нет.
- Кто-то другой соучаствовал в этом?
- Да.
- То есть, они убивали вместе?
- …
- А-а! Кто-то другой захотел убить Жаклин руками Пьера?!
- Нет.
- Не захотел?
- Нет.
- Но соучаствовал в этом убийстве?
- Да.
- Значит, они оба убивали её, не зная об этом?
- Да.
- Они раскаивались в содеянном?
- ...
- Впрочем, мы уже знаем, что Пьер испугался и расстроился, когда увидел Жаклин мёртвой. Расстроился ли его соучастник?
- Нет.
- То есть, соучастник был рад?
- Нет.
- Не был ни рад, ни расстроен. Ему было всё равно?
- Нет.
- Но он плохо относился к Жаклин?
- Нет.
- Он хорошо к ней относился?
- Нет.
- Он вообще к ней не относился?
- Да.
- Этот третий и Жаклин не были знакомы?
- Нет.
- Но он был соучастником её убийства?
- Да.
- Его заставили?
- Нет.
- Ха! Он добровольно соучаствовал в убийстве, не расстроился по поводу её смерти, но не был даже знаком с Жаклин!
- ...
- Кто же исполнял главную роль в убийстве? Это был Пьер?
- Нет.
- То есть, всё затеял тот, другой?
- Нет.
- Что, был ещё кто-то третий?
- Нет.
- Значит, никто ничего не планировал?
- Да.
- Всё произошло случайно?
- Да.
- А после в комнату вошёл Пьер и увидел, что Жаклин мертва. Значит, его соучастник ещё не знал, что она мертва?
- Да.
- Но Пьер ему потом об этом сообщил?
- Да.
- Этот другой был другом Пьера?
- Нет.
- Родственником?
- Нет.
- Каким-то знакомым, сослуживцем?
- Нет.
- Он был знакомым Жаклин?
- Нет.
- Но как это может быть?! Я уже задал столько вопросов, что запутался в них. Надо начать сначала, попробовать подойти к загадке с какой-то другой стороны. Кстати, вот подошёл наш общий друг. Давай, присоединяйся. Ситуация такая: когда Пьер вошёл в комнату, Жаклин была мертва.
- Присоединяюсь. Э-э… Пьер был мужем Жаклин?
- Нет.
- Любовником?
- Нет.
- Как же нет, ты же утверждал, что он был её… э-э… другом!
- …
- Значит, другом, но не любовником! Жаклин вообще была женщина?
- Нет.
- Мужчина?
- Нет.
- Ребёнок, что ли?
- Нет.
- Ну, какой-нибудь транссексуал или гермафродит?
- Нет.
- Но она была человек?
- Нет.
- Собака, кошка?
- Нет.
- Что, машина или кукла?
- Нет.
- Но Жаклин до убийства была жива?
- Да.
- Окей, она могла быть птичкой или рыбкой.
- …
- Рыбкой?
- Да.
- Это была рыбка, которая жила в комнате у Пьера? В аквариуме?
- Да.
- И он, войдя в комнату, обнаружил её мёртвой на полу?
- Нет.
- В аквариуме?
- Да.
- При этом, мы говорим об убийстве. Она умерла не своей смертью?
- Нет.
- Она отравилась?
- Да.
- Едой?
- Да.
- Которую продал в зоомагазине соучастник убийства, не знавший о своём соучастии?
- Да.
- Иными словами, он случайно продал отравленный корм и погубил рыбку.
- Да. Господа детективы, вы настоящие виртуозы!
- Но как же корм мог оказаться отравленным?
- А эту ситуацию мы рассмотрим на следующем заседании.

18 апреля 2016 года

 

Смерть тарелки

(рассказ)

Тарелка лежала на большом круглом столе и позвякивала на тех высоких частотах, которые не доступны человеческому слуху. Солнце падало на её круглое и плоское лицо сквозь прозрачную тюлевую занавеску. Тарелка была белая, фарфоровая, она была молода и чиста, ей было тепло и приятно украшать этот стол, эту комнату. По окоёму тарелки взлетали голубые мотыльки и расцветали белые ромашки. На её дне водили хоровод красные цветки неясного происхождения. Всё казалось ярким, романтичным и приподнимало настроение тарелки на высокий регистр.

В комнату вошли два силуэта. Они имели сложное строение: по две длинные ножки, похожие на ножницы, по два подвесных ковша на гибких стрелах слева и справа и по одному динамичному округлому набалдашнику сверху. Эти двое о чём-то разговаривали, но часто’ты их речи не были доступны особому слуху тарелки. Ей показалось, что они облачены в необычную обёртку. Едва дверь в комнату закрылась, два отдельных контура превратились в одно толстое очертание с парой набалдашников. Это двуглавое создание перемещалось по направлению к круглому столу. «Какие резкие движения!» – подумала тарелка. Набалдашники то и дело соприкасались друг с другом, как бы стремясь забодать один другого. Такого поведения перемещающихся объектов тарелке, постоянному обитателю гостиной, наблюдать ещё не приходилось. Она привыкла, что посетители её комнаты опускаются на диван или в кресло, приближаются к серванту, стоят у окна, подходят друг к другу и общаются, подобно тому, как она сама иногда перезвякивается то с чашкой и блюдцем, то с рюмками. А эти двое, слившись в единое-целое как только за ними закрылась дверь, налегая друг на друга, бодаясь качающимися набалдашниками, медленно, но верно приближались к столу, внушая тарелке если не чувство страха, то определённо ощущение дискомфорта.

Она наблюдала, как необычная обёртка постепенно, слой за слоем, сходила с силуэта пониже, будто листы с круглого кочана капусты, пока, наконец, в контурных объятиях объекта повыше не осталась голая кочерыжка. Четвероногое существо сделало резкое движение в сторону круглого стола и упёрлось в него как раз той самой голой кочерыжкой. Оно нависло над тарелкой, загородив свет из окна. Тарелка взвизгнула от ужаса, непрошенные гости её не услышали. Она задребезжала что есть сил, она успела уловить ответные восклицания рюмок из серванта, прохладное колыхание тюлевых занавесок, и это было последнее, что довелось ей ощутить. Набалдашник голой кочерыжки ударился о край тарелки, отколов от неё острый треугольник. Кочерыжка попыталась приподняться, но по неуклюжести и под тяжестью своего партнёра вновь рухнула об стол, и осколок тарелки вошёл в остов набалдашника на две трети.

Толстый силуэт разделился надвое. Верхняя, одетая половина отринула от стола, а нижняя, обнажённая, осталась лежать без движения. Тарелка от острой боли на несколько секунд утратила способность наблюдения за происходящим. Тем временем, верхняя половина подскочила к столу и приподняла нижнюю. Кровь уже успела залить стол и стекала на пол. Из набалдашника голой кочерыжки торчал треугольный осколок расколовшейся тарелки. Верхняя половина выдернула осколок, затрясла нижнюю, стала кричать и постанывать, положила её на диван и бросилась вон из комнаты, нажимая кнопки телефонного аппарата. Покалеченная тарелка очнулась, тщетно попыталась осмыслить происходящее с ней, не выдержала напряжения, не удержалась за край стола, с последним криком «дзынь!», воплем крайней степени удивления, упала на пол и разлетелась вдребезги по всей комнате.

Летя на свет в конце тёмного и длинного туннеля, две убиенные души встретились, но не узнали друг друга.

28 апреля 2016 года

 

Пропавший эмигрант, или Откуда песни растут

(рассказ)
                                    Из какой-то деревяшки…
                                                          Булат Окуджава

Мой школьный товарищ долго мечтал отправиться в дальний путь, и чем дальше, тем лучше. Ему казалось, что для достижения этой цели необходимо изучение английского языка, потому что англоговорящие страны, от Австралии до Соединённых Штатов, от Южной Африки до Канады находились достаточно далеко от тех уральских предгорий, в которых случилось ему родиться, а он ведь хотел оказаться именно на противоположной стороне Вселенной. Если бы была возможность эмиграции на далёкое созвездие, он бы воспользовался этим. К сожалению, товарищ мой не отличался способностями к изучению иностранных языков – память его подводила. Он жаловался мне то на трудности произношения, то на сложности запоминания. Приближалась дата отъезда, и всё более противоречивые чувства бередили его душу. Вот он уже получил въездную визу, вот он уволился с работы и продал дом. Последние несколько недель перед отъездом он прожил у меня, в моей московской квартире. Он редко мечтал о новой жизни, но более говорил о невозможности жизни теперешней, о том, как в детстве его обижали, в юности оскорбляли, а в молодости притесняли. «Куда угодно!» – восклицал он, а потом брался за англо-русский словарь и долго перелистывал страницы.
День отъезда мой товарищ встретил в суетливом настроении, хотя беспокоиться было не о чем: его пожитки поместились в один небольшой чемоданчик, специально купленный по случаю.
- Ничего! – я позволил себе пошутить. – Там, куда ты отправляешься, есть много хороших товаров!
На что он ответил патетически, цитатой из песни Владимира Высоцкого:
- Не верь молве!
И добавил:
- Их там не больше, чем в Москве.
- Освоишься, обязательно приеду к тебе в гости, – настаивал я, а он молча и неуверенно улыбался. Когда я вернулся из аэропорта домой, то обнаружил его любимые аудиоуроки, а также и англо-русский словарь забытыми там, где ещё утром он упаковывал свои немногочисленные вещички.
Мне казалось, что в течение недели он позвонит и сообщит о благополучном прибытии. Однако звонка не последовало ни сразу, ни после. Не было и писем, и никаких вообще вестей. «Возможно, – размышлял я, – ему хочется сначала встать на ноги, а потом уже рассказывать о себе». Я и до сих пор, хотя прошёл почти год, не теряю эту надежду. Да, много лет назад мы учились в одном классе, и я готов был помочь ему, когда он попросил о временном пристанище перед отъездом. Но его скрытная натура не позволяла нам стать близкими друзьями. На прошлой неделе, под впечатлением долгого отсутствия каких-либо вестей от пропавшего эмигранта, я написал такой рассказ в стихах:

Мой друг уехал в Магадан,
Снимаю шляпу!
Он сел в потрёпанный седан –
Пойми растяпу!

Седан его был стар и сед,
Всегда ломался.
Но вдохновлял подлец-сосед,
Чтоб не терялся,

Чтоб ехал смело в Магадан,
Раз так решил он.
Забудем фраеров, путан
И – по машинам!

И вот, мой друг уже в пути,
Мигрант беспечный.
Давай, товарищ, не грусти,
Гони по встречной!

Пуста дорога в Магадан,
Никто не едет.
Здесь не какой-нибудь майдан,
Одни медведи!

Твой путь лежит то по шоссе,
То по просёлку.
Крутись, вертись на колесе,
Товарищ волку.

Так ехал он, давя на газ
К своей Пальмире,
Но поломался тарантас
Среди Сибири.

Мой друг был смелый, о-го-го,
И при двустволке,
Но здесь – неопытен! Его
Сожрали волки,

Подкрались так исподтишка,
Пять штук с волчонком,
И разорвали корешка,
Как собачонку.

Пусть был он светлый человек,
Не козлик серый,
Но я считал его побег
Дурной аферой.

Да, проявлял он интерес
К Сибири милой,
Но стал теперь сибирский лес
Его могилой.

Так все в мигранты мы спешим,
Того не зная,
Что там, в неведомой глуши
Страна иная.

3 мая 2016 года

 

Где Владику Сидорову жить хорошо

(рассказ)

Владик Сидоров приехал сюда десять лет назад. Поначалу он бедствовал: закончил курсы, устроился помощником дантиста, закончил новые курсы, устроился программистом и пахал, как трактор. С утра пораньше уезжал на подержанном «Форде» в офис компании «Генерал Атомик», писал там программы в течение восьми часов, потом – в дантистскую клинику «Целые зубы», где отрабатывал полсмены, ассистируя зубному врачу. Настоящая жизнь, рассеянная между двух профессий, автомобильных пробок, еженедельных шопингов и прочих американских необходимостей, просачивалась сквозь пальцы и утекала в песок. Владик зарабатывал хорошие деньги, но по сравнению с его прежними, доэмиграционными доходами, они казались пшиком. Да, он был настоящим бизнесменом «в прошлой жизни», владел сетью сексшопов по всему центральному району страны и, что называется, процветал. Каждый раз под вечер, возвращаясь из своей миниимперии, он подхватывал по дороге пару-тройку голосующих длинноногих подруг, которые, как грибы после дождя, вырастали на обочинах автомобильной трассы по пути его «шестисотого мерина». Владик называл свои предвечерние поездки походами за грибами. Естественно, он отправлялся с подругами не домой, а в баню или клуб, что было практически одно и то же.

Но однажды случилась беда. Власть в стране переменилась в сторону махрового консерватизма, и сексшопы запретили. Владик был на грани самоубийства. Он срочно попытался переориентироваться на детские игрушки, но наступил на мозоль местному авторитету, в то время как его собственный ангел-хранитель из губернского парламента проиграл очередные выборы. Ситуация резко обострилась, стоял даже вопрос о жизни и смерти, и удирать пришлось практически без штанов.

В результате Владислав Сидоров, новый эмигрант в свободной стране, был вынужден начинать карьеру практически с нуля. Сексшопы в те времена хоть и не были совершенно запрещены, но оказались настолько придавлены ограничительными нормативами, что Владик, изначально вникнув в суть вопроса, очень скоро отказался от любимого рода занятий. Он впал в депрессию, пошёл путём наименьшего сопротивления, т.е. на курсы, и получил два сертификата: помощника дантиста и программиста на языке Кобол. Это был старый, древний язык, на котором уже никто не программировал, но который всё ещё преподносили на эмигрантских курсах как перспективную вещь. Владик и тут не растерялся. Будучи способным человеком, он самостоятельно освоил ещё пару языков и технологий, что и позволило ему устроиться в компанию «О’МАРК» на правах молодого специалиста. Там мы, собственно, и познакомились, он работал под моим началом и повышением квалификации был частично обязан и мне. Вскорости компания обанкротилась, но старт был взят, и наш герой лихо перескочил в фирму «Мэйджор Электроникc», а впоследствии пошёл на повышение в «Генерал Атомик», где мы его и застали. В дантистском офисе «Целые зубы» он работал с самого начала, ещё до программистской карьеры, в какой-то момент перейдя на вечернюю полусмену. Вторую работу можно было бы оставить, но условия контракта оказались настолько выгодными, что бросать это место он определил бы так: лохануться по полной программе.

И вот, Владик подошёл к пятой годовщине иммиграции. Эту дату, кстати, он собирался отметить скромно и со вкусом: подцепил в баре длинноногую блондинку, и дело шло к самой благоприятной развязке, пока Владик не рассказал ей, как до эмиграции был серьёзным бизнесменом, и что в его стране в те времена границы между криминалом и бизнесом всегда оказывались спорными. Блондинка чего-то испугалась, а чего именно, Владик так и не сумел понять. Она уклончиво ответила на первое его предложение перенести праздничный вечер в интимную обстановку, а когда Владик более конкретно заявил, что ночевать сегодня они будут вместе, сослалась на обстоятельства жизни и исчезла из бара по-английски. Этот случай оставил в душе незадачливого мачо глубокую рану, и он поставил крест на снятии заторможенных тёлок-аборигенок, зарекшись впредь иметь деловые отношения только с соотечественницами.

Неудавшийся день пятой годовщины иммиграции ещё более укрепил Владика во мнении, что он окончательный лох и лузер и никогда уже не станет тем крутым пацаном, который прежде считал себя хозяином жизни на исторической родине. Однако эта годовщина ознаменовалась ещё одним важным событием в биографии нашего героя, о чём он узнал только через неделю. Именно в этот день проходили местные муниципальные выборы, где победили силы либерализации, выступавшие против ограничительных нормативов, наложенных на сексшопы прежним режимом. В итоге правила регистрации и управления подобными заведениями кардинально изменились. Владик к тому времени уже накопил приличные деньги, и теперь бросил программирование и с энтузиазмом взялся за настоящую работу.

Его компания называлась «Сидорофф Сервисис». Мы бы описали все подробности того, как он открыл первый магазин, заключив контракты с поставщиками, сняв помещение и найдя необходимый персонал. Однако секреты творческого процесса Владик держал при себе и никогда особенно не распространялся на эту тему. Факт в том, что дела пошли хорошо, и через короткое время он уволился из дантистского офиса «Целые зубы», всецело уйдя в развитие бизнеса и вглубь, и вширь. Владик вдохновенно фантазировал и ходил по лезвию ножа с точки зрения даже обновлённого либерального законодательства. Когда через пару лет в должность вступил новый городской прокурор, он обвинил компанию «Сидорофф Сервисис» в оказании сутенёрских услуг, караемых по статье уголовного кодекса. На Владика надели наручники и отвели в камеру предварительного заключения. Серьёзные деньги были потрачены на защиту подсудимого, но двухлетний срок он всё-таки получил и отсидел полтора года в пригородной тюрьме, выйдя досрочно на свободу за хорошее поведение. К тому моменту местное законодательство вновь ужесточилось после резонансного отклика, который получило дело Сидорова в местной прессе, и фирма «Сидорофф Сервисис» была вынуждена объявить банкротство.

Вы думаете, на этом заканчивается история незадачливого эмигранта? Да, освободившись из тюрьмы, Владик уехал из наших мест, благо страна-то большая. Он вновь взялся за программирование, пристрастился к здоровому образу жизни, стал плавать в бассейне и окунаться в джакузи, совершать прогулки в городские парки, заглядывать в тренажёрный зал, в корейскую сауну и, спустя пару лет, женился на длинноногой и чертовски привлекательной, к тому же, самостоятельной соотечественнице, обзавёлся двумя пухлыми малышами и, наконец, стал одним из управляющих в компании «Маршал Софт», несмотря на прошлую судимость. Обо всём этом он сообщал своим френдам в социальных сетях, после чего информация дошла и до меня. Мне трудно было поверить, что Владик, Владислав Сидоров, этот антигерой моего романа, смог не только перенаправить русло своей биографии, но и с такой педантичностью вписаться в несовместимую, казалось бы, с его характером стихию новой жизни. Я размышлял об этом время от времени, пока однажды не раздался телефонный звонок. «Слушай сюда, – говорил мой приятель. – Очень выгодное дело. В этой стране (название страны я даже не успел уловить, но, кажется, там было какое-то островное государство) абсолютная свобода по части сексшопов и примыкающей инфраструктуры. У меня уже всё схвачено, я провёл изначальную пристрелку, и мы в натуре готовы для оккупации этого острова. Прикинь: мы вкладываем по сто тыщ баксов, и через пару лет можешь считать себя богатым человеком. Лимонов десять я тебе гарантирую…» Что-то в подобном роде он говорил. Я для приличия задал несколько вопросов и, естественно, отказался участвовать в предприятии, пожелав Владику всяческого успеха. Его прощание было учтивым и кратким. Он больше не звонил мне, но из социальный сетей известно, что у него теперь новая родина, разветвлённая сеть островных сексшопов и вообще всё «cheeky-berry».

6 мая 2016 года

 

Сдвиг по фазе

(монолог)

Я родину любил. Ну там, берёзки, тополя, всё как полагается. И жил я неплохо. У меня были профессия и жена. Всё было. И чё она ныла постоянно? Колбаса, типа, здесь делается из крысиных хвостов! Подумаешь, брезгливая. Все едят, и ты жуй, не расстраивайся. Она же сама накачивала себя, постоянно раздражалась по мелочам: то в очереди обхамят, то горячая вода на ремонте. Она из аристократов у меня, и брак наш – как говорят, мезальянс. Мне-то что, я человек простой. А у неё много было претензий к текущему моменту. Но колбаса из крысиных хвостов – вот её пунктик был. Ну, не ешь ты её, колбасу эту, мне больше достанется! Я ей мясо приносил, а она всё про колбасу вспоминала. Потом пошло по наклонной: на заводе заказов нет, зарплату задерживают, платят через пень колоду. В итоге колбасный вопрос решился сам собой – денег на неё не хватает. Питаемся, будто оккупированные. Ходим мимо прилавков, там цены коммерческие. Я злой стал, как фашист. Жена, вроде, довольна должна быть: никаких колбас в доме нет. А она и тут не унимается: колбаса, говорит, – это лишь метафора нашей жизни! Я как услышу «метафора», меня аж передёргивает. Это она специально моё пролетарское происхождение подчеркнуть хочет! Но люблю её, мать моих детей. Будущих, конечно. Дальше... Зима пришла, морозы-стервозы. Я и морозы люблю, но тут с голодухи всё раздражать стало. Перебиваемся с молока на хлеб, ножки Буша деликатесом стали. Я разъярился, поубивал бы всех.

А родители жены моей уже давно в Америку уезжать собирались, и документы их в процессе были. Жена, правда, отказывалась от их настойчивых уговоров. Тоже родину любила, хоть и колбасу нашу отечественную ненавидела. Тесть и ко мне подъезжал, типа, давай, с нами в Америку. Я ему прямо сказал, что планов таких не вынашиваю. Ну, он отстал, культурный же человек.

Под новый год объявляют, что, мол, завод наш закрывается скоро, финита ля комедия. Собирай манатки, и кто куда. Я сразу устроился в ларёк торговать, но жутко противно мне было на эту морду кавказскую работать. Зол я был день ото дня всё больше. Уже и на берёзки внимания не обращаю, и на тополя, что под нашими окнами растут. У жены авитаминоз, физиономия бледная и прыщи вылезли. Тут поехала у меня крыша окончательно. Можно сказать, сдвиг по фазе произошёл. Объявил я жене, что осточертело всё с голодухи, и не стоит ли нам присоединиться к отъезжающим родителям, пока не поздно. У жены сразу щёки порозовели, будто весна пришла. Она мне на шею бросилась, и тут же родителям звонить. Родители как раз успели вписать нас во все анкеты, чёрт их знает какие, я в эти дела не совался. Фишка такая, что через полгода оказались мы здесь, в грёбаной этой Америке.

Колбасы тут навалом, но жизнь какая-то чмошная. Нет, ну живут, как умеют, сами не понимают убогости своей, хрен с ними. Но они о России будто впервые услышали. Язык-то я взял быстро, многого не надо. На работу устроился в автомастерскую, помощником типа механика. Но тут и выпить не с кем! Для них, что Чёрное море, что Белое, один хрен. Убогие! В географии не смыслят. Истории не знают, думают, что это Америка Гитлера победила. Еда их американская – гадость, а жене моей нравится. Ну что ей тут нравится? Дерьмо одно.

У нас в России теперь другие времена пришли. Мне брат писал. Колбасы в универсаме – целый прилавок, типа как здесь в супермаркете. И никаких крысиных хвостов, всё чисто, ассортимент достойный, как в Америке. Жене говорю, посмотри, какое у нас изобилие настало! А она мне рожи корчит: не в колбасе, типа, счастье. Я вот и думаю: если не в колбасе счастье, то что было ехать в эту Америку? Чё нам там не хватало? Почему я пошёл у них на поводу? И ведь сам же всё это на свою голову наделал, то есть эмиграцию эту!

Да, крыша у меня уж точно едет, натуральный сдвиг по фазе, но в другую сторону теперь. Даже голова кружиться стала. Это болезнь, вертиго называется. Но дети-то здесь родились, обратной дороги нет. Они в их недоразвитую школу ходят, и им наша Россия на хрен не нужна. А всё из-за жены моей истеричной, и за что я люблю её только?! Бабы дуры. А я вот лузер.

9 июня 2016 года

 

В начале мироздания

(притча без морали)

В начале сотворил Бог небо и землю, и тьма над бездною. И стал свет, и отделился от тьмы. И твердь отделила воду от воды, и назвал воду морями, а сушу землёю. И сотворил Бог грибы по роду их, и не было им числа, и все они были синюшные, только мухомор один в красной шапке был. В последний же день творения создал Бог Человека и жену его Лилит. А Змей Ходячий обитал по соседству, и не ползал он на чреве своём, а бегал, как прочие животные бегают. Ещё сотворил Бог огромное разнообразие живых зверей и растительность, но в рассказе нашем места им нет. И увидел Бог, что это хорошо, и возрадовался Он, и устроил себе выходной, день седьмой, субботний.

Но пред тем, как отойти от дел на целые сутки, дал Господь наказ Человеку и жене его Лилит: «От каждого гриба синюшного в саду Моём есть можете, но от гриба мухомора никогда не питайтесь, ибо красный он». Сказал так и растворился во влажно-голубом небосводе. А человек и жена его Лилит остались на Земле, и всего им хватало, и ни в чём они не нуждались, и счастливы были.

А наутро, когда спал ещё Человек, повстречала жена его Лилит Змея Ходячего, и видит, что поедает Змей мухоморы красные на большой поляне. Испугалась Лилит, задрожали голые коленки её. «Что же делаешь ты, тварь несмышлёная, среди грибов этих ярких, которые Отец наш трогать запретил?!» Посмотрел на неё Змей Ходячий взором удивления, покачал головой, но продолжил завтракать, будто и не понял, что женщина говорит ему. Наевшись, обернулся к ней и заявил: «Ты, Лилит, жена Человека, не равняй нас, зверей животных, и себя, венец творения, с которым сам Господь разговаривать изволил!»

А Лилит была неграмотна и неопытна в делах природных. «Как же так, – подумала она, - если Змею Ходячему от мухоморов плохо не становится, то и нам с Человеком бояться нечего!» Нарвала она грибов тех целую корзину и сварила похлёбку красную. Когда же Человек проснулся, то съели они вместе варево из мухоморов, и отравились, и умерли на поляне.

И вернулся Господь Бог после отпуска своего, свежий, в хорошем настроении, с новыми силами. Видит: лежат на поляне мёртвые Человек и жена его Лилит, а рядом в котелке остатки похлёбки из мухоморов. О, какой же букет чувств переполнил тут сердце Создателя! И удивление, и жалость, и гнев – всё смешалось в душе Его. Прокрутил Бог историю назад, как дело было, и увидел Он, что по примеру Змея Ходячего притронулась Лилит к плоду запретному и сварила похлёбку из мухоморов, пока муж её спал, а потом вместе поели они варево это и умерли.

И разгневался тут Господь пуще прежнего, и молнии метал, и смерчи напускал на природу, им же сотворённую. Не выдержала душа Его возмущения такого, и сдвиг по фазе во всём мироздании произошёл, и каждой твари от гнева божьего досталось.

Вот с тех пор по Земле ураганы проносятся, и землетрясения случаются, и снежные бураны. А всех последствий Божьего гнева не перечесть. И даже белый свет разбился на цвета радуги, и частота его излучения стала изменяться, а линии смещаться в красную или синюю части спектра. А физики называют это явление красным смещением и синим смещением. На самом же деле это остаточное излучение гнева Божьего и сдвиг по фазе во всей последующей истории Земли.

А тело Лилит, жены Человека, испепелил Господь, и пепел горячий в звёздную пыль превратил. Из пыли той Млечный путь над Землёй каждую ночь образуется.

Но Змей Ходячий больше других животных пострадал. Ноги у него отнялись, а после и отсохли совсем. Ползать по тверди прошлось ему, и до сих пор так ползает.

А Человека Господь пожалел и воскресил, ибо был Человек венцом творения. И нарёк его Бог Адамом, поселил в диких местах, и наложил проклятье ненасытности на Адама. С тех пор, сколько бы ни имел человек от промысла своего, всё ему мало кажется, и оттого несчастен он, и на душе у него тяжело, аж до смерти. Но чтоб не умер человек от тоски такой, забрал Господь ребро у него, навёл на ребро излучение Пути Млечного и сделал из ребра жену ему, и нарёк её Евой. И сказал, что будет Ева утешать Адама, но и требовать с него, и будет Адам всегда в тонусе, и не умрёт он. А у Евы кость лишняя, ибо она детей рожает не так, как Адам её породил. И ещё у неё астральная связь с Млечным Путём, который из Лилит сотворён. Оттого Ева выносливее Адама и поддержка ему во всём.

Мухомор же – растение простое, что за спрос с него? Он как рос среди грибов прочих, так и остался, только меченый теперь, в белую крапинку.

16 июня 2016 года

 

Человек с авоськами

(рассказ)
авторы: Элла Титова-Ромм (Майка) и Михаил Роммом

В пятницу вечером, 16 августа 1991 года, Пётр Алексеевич ехал в электричке по направлению из центра. Он угрюмо сидел на краю деревянной скамейки, облокотившись на большой клубок, напоминающий скомканную волейбольную сетку, и подрёмывал, протянув длинные ноги в проход. На лбу дрожали капли пота. Рубашка прилипла к спине. На станции «Серп и молот» в вагон, прихрамывая, вошёл Иван Васильевич. Он медленно волочил на тележке что-то мягкое, обёрнутое в целлофан. Подойдя к той скамейке, на которой сидел Пётр Алексеевич, он протащил своё полное тело к самому окну, поставил тележку вертикально, присел, обтёрся рукавом, отдышался и, наконец, уставился в занесённое пылью стекло. В этот самый момент на скамейку напротив приземлилось худое и вертлявое тело Павла Петровича. На полу у его ног оказался большой деревянный ящик, в котором что-то позвякивало.

- Уф-ф! – громогласно протянул Павел Петрович – Ну и жара-а!

Пётр Алексеевич поднял глаза, окинул взглядом соседей и ещё плотнее прижался к волейбольной сетке.

- Что это у тебя, мужик? Невод, что ли? – воскликнул разговорчивый обладатель деревянного ящика.

Пётр Алексеевич вновь поднял взгляд на тощего соседа, но ответить не соблаговолил. Это не смутило Павла Петровича, и он сказал:

- Да ладно, на троих сообразим?

С этими словами он отковырнул верхнюю доску своего ящика и извлёк непочатую поллитру. Иван Васильевич, который сидел на целлофановом мешке, сразу ожил и достал неизвестно откуда зелёное яблоко.

- А вот и закусон, – согласился он на деловое предложение соседа.

- У меня ничего нет, ребята, кроме авосек, – Пётр Алексеевич, наконец, заговорил, ткнув пальцем в волейбольную сетку.

- Ну ничего себе авоськи! – обрадовался возмутитель спокойствия Павел Петрович. – Зарплата, что ли?

- Она самая, – подтвердил угрюмый Пётр Алексеевич. – Уже третий месяц выдают вместо денег.

- А нам одеялами, – указал на свой объёмный багаж Иван Васильевич.

Он достал из кармана перочинный ножик и аккуратно разрезал яблоко на три равные доли. Павел Петрович наполнил пластиковый стаканчик, который всегда носил с собой, и протянул Ивану Васильевичу. Тот выпил залпом, хрустнул яблоком и вернул стаканчик на раздачу. Аналогично поступил и Пётр Алексеевич. Последним выпил хозяин бутылки.

- Хорошо пошла! – сказал Пётр Алексеевич со всей серьёзностью. Тут же разлили по второй.

- Как авоськи идут, приятель? Почём авоськи для народа? – спросил Павел Петрович.

- Пятьдесят копеек за штуку, а выдали в этот месяц по тыще, – ответил Пётр Алексеевич.

- Ну мы и дожили, мужики! – заговорил Иван Васильевич. – Вместо денег свой же товар от завода получаем! Куда всё катится?!

- Ничего, браток, авось прорвёмся! – подбодрил его неугомонный Павел Петрович.

- Авось, авось, – хмуро возразил Пётр Алексеевич и остановился на этом.

Он встал, протянул руку одному собутыльнику, потом другому.

- Мне пора, будьте здоровы, ребята. – Поезд подъезжал к станции «Пролетарская».

Они молча пожали друг другу суровые рабочие ладони, прощаясь, видимо, навсегда. За время их краткого общения в вагон набилось много новых пассажиров с тюками, ящиками, коробками и баулами. Петру Алексеевичу было нелегко протиснуться к выходу. Когда он, наконец, оказался в дверях, входящие начали вталкивать его обратно. Пришлось приложить усилие, чтобы прорваться против течения толпы. Когда одна нога подвыпившего пассажира была уже на перроне, двери начали закрываться. Он успел выдернуть из вагона и другую ногу, но большой мешок с авоськами зажало дверьми, и поезд тронулся. Пётр Петрович пошёл за вагоном, не выпуская из рук свою месячную заработную плату. Поезд разгонялся, и Пётр Петрович бежал всё быстрее и быстрее, приближаясь к обрыву в конце платформы.

18 июля 2016 года

 

Диалог ни о чём

- Вы кого предпочитаете: белую ворону или чёрную овцу?
- Наверно, белая ворона выглядит более привлекательно.
- Не скажите, ведь её кошка сожрёт.
- Действительно. А чёрная овца – слишком мрачное творение природы. Думаю, я остановился бы на гадком утёнке: с ним хотя бы остаётся надежда на исправление.
- Надежда – это что? Это как журавль в небе! Неужели вы бы не согласились на синицу в руках?
- Пожалуй, да. Синица в руках – гораздо надёжнее.
- А вот я был бы рад белой вороне в синем небе.
- В небе? Вороны так высоко не летают.
- Хм-м… Действительно. Однако речь идёт о белой вороне. Белые – летают!
- Согласен, раз они белые. При всём при том, даже поднимаясь высоко в поднебесье, белая ворона часто становится козлом отпущения.
- Да, таков удел любого альбиноса. Тут никакой тёмной лошадки нет, всё насквозь прозрачно.
- Да, да, тёмной лошадки нет. Скорее, тут речь об иноходце. Впрочем, иноходец – не альбинос.
- Иноходец – не альбинос, но с белой вороной они сродственники. Да и с чёрной овцой что-то общее имеется.
- Они все золушки, все неродные дети.
- Да, нигде им не рады. Они слоны в посудной лавке. Все сироты – как братья и сёстры, одного поля ягоды.
- Ежели они одного поля ягоды, то и похожи друг на друга. Не то, что какие-нибудь паршивые овечки.
- И то верно.
- Ну вот и поговорили.

11 сентября 2016 года

 

Лексическая иллюзия

(монолог)

Я пишу очень хорошие стихи. Они сами выходят из-под моего пера, хочу я этого или нет. Думаю, они продиктованы Высшими Силами, которые нам познать не дано. Когда я читаю свои стихи вслух, у меня захватывает дыхание, я ужасно волнуюсь и даже потею. Пот стекает со лба и едко жжёт мои глаза. Я даже плачу и глотаю солёные слёзы. Меня мутит, я теряю равновесие и зачастую падаю в обморок. Так беспокоят меня стихи, которые я пишу постоянно, каждый день и каждый час. Однажды меня водили к доктору. Доктор говорил, что он, как человек науки, стихами не увлекается. Он стучал молоточком по моему колену. Я заметил вслух, что у доктора замечательное чувство ритма и он наверняка является подпольным поэтом. Непонятно, почему эскулап хотел скрыть от нас тайное увлечение ритмической речью. Я сказал ему, что стесняться здесь нечего, дар есть дар, и не стоит путать его с яичницей. Доктор согласился и даже назвал меня коллегой, после чего я успокоился и провёл остаток дня в благодушном настроении. За это время я написал поэму о людях в белых халатах. Мои товарищи приняли её в штыки. Они с подозрением относились к людям в белых одеждах. А ведь зря! Чистота внешняя – это метафора внутренней чистоты, это подобие белого листа бумаги, на котором можно написать стихотворение. Как давно мне не давали бумаги! Я забыл её запах и цвет, забыл шуршание свежего листа и красоту непрерывной изгибистой линии, которую оставляет на нём шариковая ручка. Чернила портят чистоту бумаги, я ввёл бы тотальный запрет на пишущие средства, на правописание, на сам алфавит! Поэма, отражённая на бумаге, – это не то, что существует на самом деле. В действительности стихи есть метафизические субстанции, и материализация делает их фальшивкой. Разве я просил кого-то записывать «Илиаду»? Разве не была она совершенной до того, как приняла очертания греческого алфавита? Что стало с тобой, великое произведение слепца, попавшее в руки грамотных поколений?! Можно ли теперь поверить хоть единому твоему слову? Да и слово тоже, что есть слово? Это жалкая попытка озвучить метафизическое значение мысли, инстинктивное ощущение человеком природы. Когда я рассказал обо всём этом доктору, он любезно согласился и приказал медсестре не давать мне бумаги, чтобы не поощрять отравление метафизики мысли закостенелой материей слова. С тех пор я лежу, будто прикованный к кровати, и страшно тоскую по перу и бумаге. Иногда начинаю кричать, но речь моя нечленораздельна, ибо я боюсь осквернить мысль неподходящим словом. Недавно ко мне прислали нового медбрата, который вставил мне кляп и залепил мой рот пластырем – всё с той же высокой целью не осквернять метафизику мысли. Я страдаю, но я и торжествую, ощущая победу чистого разума над иллюзией всеопошляющей лексики!

16 нобярбя 2016 года

 

На другой день после катаклизма, или крушение иллюзий

Ещё на прошлой неделе члены местного Общества Анонимных Алкоголиков (сокращённо АА) с оптимизмом смотрели в будущее, с энтузиазмом обсуждали архаичность названия своей организации и голосовали за её переименование в Клуб Гордых Пьяниц (сокращённо ГОПЬЯ). Одновременно заседания клуба предлагалось перенести в помещение ближайшего бара. Почти все голосовали «за» – все, кроме одного господина в ковбойской шляпе. Секретарь организации уже дал объявление в городской газете о переименовании и перемещении клуба. Ещё неделю назад им казалось, что их город идёт поступательным шагом прогресса, и никакая вражеская атака, никакой допотопный провокатор не могут повернуть ход истории вспять.

Крушение этих иллюзий медленно опустилось на членов клуба с утренним туманом, но поразило их стремительно и в самое сердце. Кто же мог предположить, что муниципальные выборы будут украдены демоническими силами, о существовании которых так долго замалчивала пресса! Какой незначительной и второстепенной представлялась теперь давешняя дискуссия о более современном названии организации!

Да, сегодня игра была окончена. Сегодня члены клуба по привычке явились на собрание, и трудно было узнать вчерашних единомышленников.

Молоденький и сухощавый доктор наук бился головой о стену, а ведь только неделю назад он, полный оптимизма и уверенности в завтрашнем дне, беззаботно встречал знакомую абитуриентку в лобби придорожного «Мотель-Сикс», предлагая ей дешёвого вискаря для поддержания настроения.

Белозубый интеллектуал с опрятной чёрной бородкой и гладко прилизанной чёлкой на лысом черепе, скинув пиджак и неся перед собой белую дыню живота, броуновски перемещался от одного члена клуба к другому, на ходу сочиняя и выдавая на публику всё новые и новые, самые безобразные ругательства, которые мог бы себе позволить только подвыпивший торговец прошлогодними пылесосами. “Ррр, фрр, хрр!” - то и дело вырывалось у него.

Средних лет обветренный господин, гладко выбритый, в красной косынке на шее, ковбойской шляпе и с нераскуренной гаванской сигарой, восседал в позе верховного судьи, и на широкой его физиономии выступало торжество над окружающей суетой. Два чёрных внимательных зрачка над перекошенной линией рта прокладывали медленный путь по всему помещению клуба. Неделю назад он был единственным, голосовавшим против переименования клуба, но вчера именно его кандидат торжествовал на муниципальных выборах.

Общее настроение публики напоминало о грядущем апокалипсисе после стихийного бедствия. Никто не пытался остановить сухощавого доктора наук. Тот уже набил порядочную шишку на некогда безупречной плоскости многоумного лба. Теперь он вытянул из штанов кожаный ремень с увесистой бляхой, разорвал верхнюю одежду и стал полосовать себя по спине. Официант стоял рядом на всякий случай, держа наготове жестяную кастрюльку со льдом, но пострадавший даже не замечал его присутствия, истерически повизгивая при каждом ударе. Опрятный интеллектуал подошёл к официанту, достал кусочек льда из кастрюльки и прокричал: «Как только растает твой факин лёд, эта бардовая обезьяна оккупирует мэрию нашего города, и все скоты узнают, чего стоит их допотопный электоральный калледж! Да будет проклята последняя краснорожая свинья, которая сделала нам этот факин криминал гешефт!» На протяжении этой краткой и пламенной речи он, вытянувшись вперёд и протягивая правую руку, будто Ленин с броневика, указывал средним пальцем на обветренного господина в ковбойской шляпе. Потом он схватил со стола стакан вискаря, выпил до дна и швырнул в том же направлении. Стакан просвистел у виска предполагаемой жертвы и раскололся о стойку бара.

Обветренный господин ничего не ответил, но ещё более, чем прежде, оскалился, медленно достал из-за пояса чёрный допотопный револьвер 44-го калибра, взвёл курок и резким движением указательного пальца произвёл всеоглушающее «ба-бах». Люстра свалилась с потолка вниз, засыпала помещение бриллиантовыми осколками, и тьма опустилась на залу в одно мгновение. В панике люди бросились к выходу, давя друг друга в узких местах и не оставляя никакого сомнения в том, что апокалипсис не просто надвигается на них с утренними новостями, но уже здесь, уже занял помещение и безапелляционно рявкнул из воображаемого громкоговорителя: «Все вон отсюда!»

ноябрь 2016

 

Искушение Президента

(простая проза)

Президент проснулся в промозглом поту: “Почему приснились похороны?!” Покряхтел, привстал, перекрестился. Прилёг, поплакал, полегчало. Поёжился, повертелся, посмотрел по сторонам. Принюхался. Пахло старостью. Президенту стало страшно. Позвонил. Пришёл постельничий. «Позови этого, по заморозке!» – приказал Президент. Прошло пятнадцать минут. Президент приоделся, и Профессор по криогенной заморозке предстал перед Президентом. «Присядь!» - прямо сказал Президент. – «Предстоит помирать. Предвижу, после похорон меня перестанут побаиваться. Придут потасовки, публичные и подковёрные перепалки, повсеместное кровопролитие. Понимаешь, меня посетило искушение. Потрудись, приятель, заморозь меня. Пусть моя плоть останется первой плотью республики! Пусть у подданных появится Перпетуум Президентум, вечный президент. Пусть это станет принципом преемственности правительства!»

Помчался Профессор по криогенной заморозке, прям полетел, произвёл своё профессиональное дело. Замороженного Президента поставили на постамент в Парадной палате Президентского подворья. Перемен не произошло. Потекла прежняя правительственная повседневность.

Пронеслось пятнадцать понедельников, пришли перевыборы. Правящая партия продвинула кандидатуру Президента на пост Президента, и Президент, понятно, победил. Палили из пушек, пили портвейн, печатали полное собрание песнопений Президенту. Приходили постоянные и полномочные послы, их провожали в Парадную палату Президентского подворья к замороженному Президенту. Послы представляли поклоны, показывая почтение, а порой и подобострастие перед лицом Первого лица государства, председателя правительства и почётного папаши правящей партии. Президент пристально присматривался к проходящим сквозь стекло и криогенное облако, пожёвывая плотно поджатыми губами. Предстоящее правление предвещало быть стабильным, популярным и предельно полезным для подданных господина Президента.

27 декабря 2016 года